Я лежал под кухонным столом, мордой в пол, несчастный, угрюмый, обиженный. Тупо и безразлично смотрел в щель под холодильник. Думал… Лениво, без напряжения, с привычной жалостью к себе и терпким разочарованием. Где-то ныло в груди, а в голову лезли дурацкие мысли.
Осколок разбитого фужера навязчиво упирался в шнобель, делая больно. Плевать! Пусть колет. Не хочу ничего. Сосите они лапу.
Полчаса назад хозяин, как угорелый, прибежал на звон бьющейся грязной посуды, соскользнувшей с переполненного стола, и сразу на меня… А что я сделал… Даже не помышлял…
Сам не может пол выровнять — стол ходуном ходит…
Выдал мне трёхэтажных по самое «не хочу», а потом двумя пальчиками брезгливо достал из большой кастрюли косточку и бросил в мою сторону со словами:
— На, жри, паразит!Я лежал под кухонным столом, мордой в пол, несчастный, угрюмый, обиженный. Тупо и безразлично смотрел в щель под холодильник. Думал… Лениво, без напряжения, с привычной жалостью к себе и терпким разочарованием. Где-то ныло в груди, а в голову лезли дурацкие мысли.
Осколок разбитого фужера навязчиво упирался в шнобель, делая больно. Плевать! Пусть колет. Не хочу ничего. Сосите они лапу.
Полчаса назад хозяин, как угорелый, прибежал на звон бьющейся грязной посуды, соскользнувшей с переполненного стола, и сразу на меня… А что я сделал… Даже не помышлял…
Сам не может пол выровнять — стол ходуном ходит…
Выдал мне трёхэтажных по самое «не хочу», а потом двумя пальчиками брезгливо достал из большой кастрюли косточку и бросил в мою сторону со словами:
— На, жри, паразит!
Та, разбрызгав по морде остатки варева, тут же юркнула под холодильник, став недоступной, как загулявшая сучка на двенадцатом этаже.
Хозяин, с чувством исполненного долга, гулко сделал непристойность и вальяжно пошёл к гостям, заревев во всю пасть:
… — напою жену, обниму коня…
Гм, «паразит», значит… Посмотрел бы на себя, алкаш. Качается, как сопля на ветру. Залил харю…
…Откуда-то изнутри непроизвольно вырвался рык. Накипело, мля…
Тот услышал, обернулся, ощерился, погрозил пальцем.
Оба-ньки… Н…-нулся, сучара! (зацепившись ногой за торчавший кусок линолеума)
Oh, yes! Ещё разок (не сумев подняться)! Притяженье земли… На рабочей губе спелой сливкой налился кровоподтёк.
Меньше пить надо, батенька. Чтоб тебя шавка облаяла, лось! Чтоб тебя вязанка кобелей обложила в тёмном переулке! Чтоб тебя собственная жена покусала!
Клацнуть его, что ли, в догонку… Да ладно уж, пусть живёт.
…Слизнул жирные капли, репейником налипшие на шерсти и бурое пятнышко крови на полу, неведомо откуда взявшееся.
Что я ему сделал? Всю ночь гудят в большой комнате. Смеются, спорят, орут, пляшут. Громко бухают динамики — как не надоело — в ушах гул, в мозгах звон, глюки перед глазами… И эта вездесущая вонь от выпитого зелья. Выбегают только поссать да покурить. Всю кухню обгадили, идиоты, дым столбом, хоть бы какая сволочь догадалась форточку открыть.
Этот придурок тесть хозяина, как пришёл, ещё вечером, со своей мигерой — прямо с порога: «Уберите собаку, уберите собаку». А я же со всей душой. Даже не прыгал в этот раз на него. И чего я перед ним пресмыкаюсь?
Естественно, в большую комнату с самого начала доступ был закрыт. Я было сунулся, залез втихаря к Светке под стул и лежу, никого не трогаю, никому не мешаю. Так нет же, унюхал, пёс, сморщил нос, заворчал: у него, дескать, аллергия. Хозяйка тоже, как с цепи сорвалась, лицемерка — где дак ласковая — завопила: убирайся, пошёл вон.
Обидно, блин…
Своего Филиппа лелеют, мерзкого, не знаю как, готовы на стол посадить, и аллергии на него нету. Рыжая тварь… Давеча загнал в угол, так он, зараза, когти распустил и орёт, как кот мартовский. Придушу, гада…
Уже после застолья, изрядно ужравшись, собрались на прогулку. На площади ёлка. Со Светкой туда ходил накануне. Красивая ёлочка, падла, высокая, с шарами блестящими. Детишек много маленьких. Всё больше с горок катаются. Визжат. Угоришь с ними. Почему люди не все такие? Никогда тебя не обидят, плохого слова от них не услышишь. Все норовят погладить тебя, приласкать. Набегался там от души.
А ещё чувичка одна, типа лаечки, молодая, игривая, — как выпендривалась, как кувыркалась — мы с ней возле памятника весь снег вытоптали, там теперь — как поднятая целина.
Вот и сегодня засобирались, думал возьмут с собой — куда там… Сначала заполучил по загривку за то, что уписался у порога. А как терпеть, если уже целых пять часов до меня никому дела нет. Потом, чуть ли не волоком, на поводке, рысью вокруг дома, и назад — даже «подумать» не успел. Захочешь тут жрать после этого…
Оставили меня дома, в темноте, одного, когда кругом веселье. Тоска… Выть хочется… Только яркие вспышки фейерверков то и дело освещают угрюмый интерьер, да закрытый в большой комнате котяра звонко шастает по неубранному столу. Трапезничает, подлец.
За окном всю ночь снуют туда-сюда. Чего не спится придуркам? Кто на площадь телепается, кто обратно, спотыкаясь и матерясь. От петард спасу нет. Затрахали. Чтоб их дублёнки поразрывало…
Вот и вся романтика…
Новый год, твою мать…
Праздник, называется…
Хоть бы какую вшивую миску подарили, — для приличия. А то подают, в чём придётся…
У других собаки живут, как у Христа за пазухой; хозяева — люди как люди, — а тут…
Ладно, бог им судья…
Вон, уже тащатся, пьяные рожи…
Пойду встречать. Лаять громко не буду: соседи, наверное, уже спят.
Что за хвост у меня, чёрт возьми, — не хвост, а помело — обруби его хозяин.
А это я, что ль, тапочки то хозяйские угваздал… Когда успел… Совсем плохой стал… Сейчас заполучу…
Заходят. Светка, подлиза, сразу лезет целоваться. Хозяйка, не раздеваясь, бегом на кухню. Чего это с ней стряслось? Слышу: «Батюшки, про подарок-то мы забыли…»
Смотрю: достаёт новую миску… Разрисованную такую — прямо сказка: ёлка с шарами, дед Мороз, снегурочка с белой шорсткой, типа лаечки…
А навалили то, чего только не навалили… Даже колбаски не пожалели…
Хозяин ласково потрепал по загривку и ушёл спать. Пойду-ка и я к Светке под кровать — эта не выдаст (не впервой).
Ну как их, собак, не любить…
© Вячеслав Отшельник